Деревенская чечётка

Карина Гальт

Валерий Александрович Алексеев

На юге Челябинской области, между трёх озёр, стоит церковь. Необычная церковь — из бурого, будто прокалённого крепким недолгим теплом кирпича, с узкими, словно бы готическими окнами. С узорчатой, остро нацеленной в небо колокольней. Вся какая-то тонкая и нездешняя — не заколоченная церковь, не заброшенный склад. Приключение.

Сколько помню летние деревенские дни, церковь эта всё время колышется в ясном воздухе и плывёт, плывёт над россыпью мелких крыш, под облаками. Подогревает любопытство. Смотришь в окно — она стоит. Выйдешь за ворота — опять стоит, ажурная, тёмная от расстояния: на самой границе известного мира, за которым начинается чужая земля.

Столько времени она манила воображение привычной деталью на горизонте. Кажется, и недалеко: за час обойдёшь озеро, прошагаешь пару-тройку улиц. Но ребёнку одному не добраться. Потом эта недосягаемость, томительная и радостная, сделалась привычной, и лишь два года назад я решила рассмотреть церковь вблизи. Неясно было, почему до тех пор такая простая мысль — доехать до неё за полчаса на велосипеде, — стояла в сторонке. Между тем дороги, по которым бродишь или подскакиваешь на скрипучем велосипеде, нередко выводят к гостеприимным порогам.

До Валерия Александровича никак не могла докричаться. Со стороны улицы участок огораживал забор из листового железа, дом стоял глубже, и меня не слышали. Ворота выглядели вполне новыми, а вот дом — широкий, из светлого старого кирпича — много старше. С остальных трёх сторон из зарослей крапивы поднималась лёгкая сетка. Сквозь крупные ячейки виднелся сад, слышались голоса. Скорее всего, на выходные приехали из города дети, и теперь все готовили что-то в саду и не слышали, как я стучу и звоню у ворот.

Церковь Иконы Божией Матери Тихвинская в Губернском

Я изжарилась и запыхалась, пока обегала дом с велосипедом (местные жители — народ лихой, утащат): сначала вниз, к берегу, потом вверх, в крапиву. Наконец, за забором, среди кустов, кто-то пробежал.

— Девочка! Эй, девочка, Валерий Александрович дома?

Девочка лет восьми озабоченно сморщилась и пропала за дверью деревянного сруба, видимо бани. Оттуда появился мужчина лет сорока, крупный и здоровый, без рубашки, и крикнул куда-то в сад:

— Дядь-Валер! К тебе пришли!

Огибая кусты крапивы, я полезла обратно.

Вышел подтянутый улыбчивый старик, протянул крепкую жёсткую руку. Я прислонила велосипед к воротам и тоже протянула руку. Сказала, что обратиться к нему мне посоветовал Василий Матвеевич, потому что именно Валерий Александрович, краевед-любитель, может рассказать о церкви Тихвинской иконы Божией Матери.

Василий Матвеич был старым учителем восьмидесяти четырёх лет. Он удалился от дел и жил в доме напротив один. Говорил размеренно, как камни укладывал, и всё повторял, что, обратись я к нему раньше, он бы много рассказал и про эту церковь, и про школу, в которой работал раньше. От неё остались теперь одни руины рядом с домом Валерия Александровича, который вместе с другими жителями, директором новой школы и депутатами помогает восстанавливать местные церкви. Их было много в когда-то большом и богатом селе Тютняры.

Село стоит между озером Увильды, глубоким и холодным, и двумя поменьше — Большими и Малыми Ирдягами. Главная улица идёт по низине между Увильдами и первым озерцом — илистым, с мягкими ясно-зелёными берегами, на которых греются побитые лодки. Потом дорога сворачивает и выходит на берег третьего озера.

Березовый нарост — как подарок природы настоящему мастеру

Село основал кто-то из Демидовых. Это они с лёгкой руки Петра I застроили Урал заводами и, по легенде, выиграли в карты у помещиков из Центральной России первых местных жителей. В пользу легенды говорит и то, что в Центральной России есть речка Тютняр. Многое изменилось в истории страны к лучшему благодаря этим заводам, но так бы и дать иногда по шее Демидовым. О городской планировке тогда никто не думал, и теперь заводы оказались в самом центре едва ли не всех городов в Уральских горах. Урал потому словно вывернут наизнанку. Внутри жить нельзя: смог и вкус металла на зубах.

А снаружи... Нужно видеть это сверху, когда самолёт заходит на посадку утром: озёра. Лужицы, лужицы и лужицы озёр, деревья и вода. Чувство такое, будто сверху бросили гигантское озеро, и оно расплескалось в горах, среди лесов и деревушек, в которые теперь, спасаясь из-под дымных куполов, перебираются городские жители. Покупают или заново строят дома и переезжают на пенсии. Валерий Александрович купил старый купеческий дом в 1979 году — так он сказал на пороге.

Решили, что я приду на неделе, когда уедут в город дети. Но всё равно разговорились. Спасают не только церковь Тихвинской иконы Божией Матери. Спасают и другую, самую старую в Челябинской области, — вот её развалины, рядом с домом, почти сползают в озеро.

— Вчера давали благотворительный концерт, деньги собирали. Её выставили на торги, а мы сняли. Собрались, выбрали приход, меня избрали председателем. Под покровительство взял аргаяшский храм Сергия Радонежского.

— А что было на концерте?

— Ой, и танцевали, и пели. Я чечётку бил.

Старая роспись в куполе церкви

— Вы танцуете степ?! Чечётку?

— Да, — Валерий Александрович довольно заулыбался.

Дело в том, что я тоже танцую, но начинала с ирландских танцев, про которые Валерий Александрович тут же вспомнил, что «это когда руки прямо держат, да?» Странное чувство — стоять на закате у двухсотлетнего купеческого дома, на берегу тихого озера, у развалин церкви и старой школы. Чуть дальше, за весёленьким, свежевыкрашенным памятником Ленину, колышется в прозрачном воздухе другая церковь, кирпичная. В той стороне живёт старушка, которая разговаривает с гусями (садится на пенёк, гуси собираются вокруг и слушают), и солнце, наливаясь нежным золотом, спускается в далёкие Увильды. Берега в этом золоте странные — не красные, не бурые. Как облака на закате. А старик из той же сказки говорит и говорит — и о чём? — о чечётке и ирландских танцах.

— А хотите, я вам книгу подарю про эту деревню и про церковь? — он махнул рукой через озеро, на ажурную колокольню. — А в гости приходите. Покажу чечётку. Я самоучка, но кое-что умею.

И я действительно приехала во второй раз. Валерий Александрович выдал на пороге шлёпанцы, познакомил с котом, с сыном и внучкой и ушёл собирать на стол. Я мыла руки у антикварного рукомойника и разглядывала творческий ремонтный беспорядок, который с восьмидесятых годов стал уже привычной деталью интерьера. Запомнились какие-то картины на полу и большая, чтобы крепить к стене, шахматная доска с магнитными фигурками.

Валерий Александрович собрал на стол чашки, пирог с капустой, варенье и под конец — банку со сметаной.

— У нас отличная сметана, — он воткнул в банку ложку. Ложка осталась стоять. — А варенье я варю сам. Разбил сад. Даже виноград есть.

Удивительно, что он вообще тут рос: кисловатый, мелкий и крепкий, как уральские морозы. Но садоводы-любители чего только не добьются. Потом Валерий Александрович показывал подвал («Только что закончил ремонтировать»). На полках рядами стояли банки с заготовками, на полу лежали берёзовые наросты, из которых Валерий Александрович вырезает письменные приборы, шкатулки и кресла.

Шкатулка работы Валерия Александровича

Что-то детское было в его стремлении показать свои успехи и радости. Принёс откуда-то фотоальбом с десятками снимков резных работ, книги о селе, письма жителей, разбросанных по стране советской властью. Купеческие деревни, которые растили зерно на всю округу, устраивали частые долгие ярмарки и варили свои, по секретному рецепту, леденцы, раскулачили. Жителей сослали — кого на уральские металлургические заводы («Я и сам работал металлургом»), кого в Сибирь. Впрочем, советскую власть тоже «раскулачили». За огородами зияют пустыми окнами развалины колхозных коровников...

Потом Валерий Александрович вытащил собрание видео о чечётке — запись какого-то фестиваля, обучающие программы Константина Неврединова (по-моему, он единственный в мире может бить чечётку, стоя на руках). Валерий Александрович выглядел довольным знакомством с ним и всё говорил, что чечётка лучше всего в России: аккуратная и подтянутая, как балетные танцоры. Стал показывать снимки с благотворительных вечеров, ноты к песням, которые они поют и играют в ансамбле. А потом бил чечётку под «Крутится-вертится шар голубой». Почему-то эта мелодия заставляет думать о южных портовых вечерах и танцующих матросах.

Песню играл на баяне сын Валерия Александровича — баянист и бизнесмен. Звонко били в дощатый пол набойки. Ботинки были не для чечётки, крепкие и основательные.

Вид с колокольни на деревню

Велосипед я положила в кусты, дошла до церковного крыльца и остановилась. Об этой церкви я уже читала в повести Владислава Крапивина «Оранжевый портрет с крапинками». То есть не об этой — та церковь была в художественном произведении, но описание удивительно подходило. Кирпичная лёгкая сказка в ясном небе, которую пытались восстанавливать лет двадцать назад, но бросили (позолоту разворовали). Хотя мало ли заколоченных до времени церквей, с восьмигранными, нацеленными в зенит колокольнями под шатровой крышей. Тем более что тютнярскую церковь всё-таки реставрируют.

Она стоит в лесах, по пятницам из города приезжает священник, отец Игорь, а через дорогу от крыльца достраивают его дом. Пуская меня на колокольню, священник заметил: «Велосипед поставьте в сенях, а то уведут».

На колокольне сидела долго. Сверху видны все три озера и синие полупрозрачные горы. Думала, не залезть ли на верхний ярус, но лестница показалась слишком хлипкой. Если потерять равновесие, вывалишься в проём, где висят колокола. До земли далеко.

Потом спускалась, плутала в пыли и строительном мусоре. Заглянула на второй этаж — пыль, пустота, свет. Стёртые фрески под сводами, в которых ещё узнаётся ясная небесная лазурь, и откуда-то — старый мягкий диван и пара кресел.

Церковь, конечно, отстроят. Отделают, поставят заново боковое крыльцо, может, даже на старой каменной кладке. Бурьян и крапиву кругом уже скосили. Часть сказки от этого выдохнется. Но пусть, в церквях не должно быть фресок святых с простреленными глазами. Только бы оставили дерево на крыльце. Оно тонкое и лёгкое, пробило каменный фундамент, протиснулось сквозь узорчатые, наглухо закованные цепью решётки. Тянется куда-то, растёт.

Подписаться на журнал «Человек без границ»