Дата: 21.11.2005

Месть или трибунал?

Алексей Макаркин

Шестьдесят лет назад начался Нюрнбергский процесс – самый знаменитый суд XX столетия. Суд, который до сих пор вызывает споры и подвергается критике с разных сторон. Одни недовольны «суровостью» суда, другие – его «мягкостью».

Вклад нюрнбергских судей в современное международное право трудно переоценить. Именно в Нюрнберге была четко сформулирована позиция, согласно которой исполнитель преступного приказа не может «спрятаться» за вышестоящее лицо, отдавшее этот приказ. В Нюрнберге было однозначно осуждено использование рабского труда: прямо ответственный за это преступление генерал СС Заукель был повешен, а замешанный в нем лишь частично министр вооружений Шпеер получил двадцать лет. В Нюрнберге впервые были осуждены инициаторы агрессивной войны. Также впервые были признаны преступными организации, виновные в массовых преступлениях против человечности (СС, СД, гестапо, руководство НСДАП).

Первым критиком, обвинившим Нюрнбергский процесс в «мягкости», стал Иосиф Сталин. Именно по инициативе советских властей представитель СССР в трибунале Иона Никитченко составил «особое мнение», в котором потребовал смертный приговор «наци № 3» Герману Гессу, осуждение трех министра экономики и главы Рейхсбанка Шахта, вице-канцлера и дипломата Папена и сотрудника Геббельса Фриче, а также признание преступными организациями немецкого правительства гитлеровского периода и военного командования.

С тех пор в отечественной литературе эта точка зрения стала канонической. Однако при внимательном анализе материалов процесса становится ясно, что судьи вынесли правосудные решения. Так, Гесс после его известного полета в Англию в мае 1941 года по понятным причинам не участвовал в нацистских преступлениях, в том числе в «окончательном решении» еврейского вопроса. К тому же остались некоторые сомнения в его психической адекватности. Многие действия оправданных подсудимых могут быть осуждены с моральной точки зрения (например, многолетняя поддержка Шахтом деятельности нацистской партии или деятельность Папена по поддержке прогитлеровских сил в Австрии), но суд провел четкую грань между моралью и законом. Если осудить человека только за то, что его действия противоречат моральным нормам, можно далеко зайти – поэтому суд и не создал опасный прецедент.

Признать преступным гитлеровское правительство было проблематично хотя бы потому, что как институт оно фактически не функционировало – Гитлер не собирал его на заседания еще с 30-х годов (кстати, практически все министры были осуждены к смерти или тюремному заключению, так что об уводе преступников от ответа речи не шло). Что касается военного руководства, то генералы, против которых можно было собрать реальные улики, были осуждены, но трибунал воспрепятствовал огульному преследованию кадровых военных за сам факт их службы в Генштабе или других руководящих армейских органах.

Теперь о противоположных обвинениях – о том, что трибунал стал формой мести победителей побежденным. На критику следует обратить внимание хотя бы потому, что она исходит не только из неонацистских кругов (это как раз банально), но и от некоторых респектабельных политиков. Отметим хотя бы, что одним из первых этот тезис сформулировал сенатор Тафт, которого прочили в президенты США от Республиканской партии. Разумеется, Нюрнбергский трибунал не был совершенен – точно так же, как несовершенен любой человеческий суд. Но в крайне сложной послевоенной ситуации, когда жертвы нацизма - это были и страны, и народы, и миллионы людей - призывали к справедливому возмездию, суд нашел в себе силы отказаться от мести и в течение 11 месяцев скрупулезно занимался выяснением вины конкретных подсудимых, которым было предоставлено реальное право на защиту (им не обладали обвиняемые в кровавой нацистской «Народной судебной палате»). Если на предъявление доказательств обвинения в ходе процесса было затрачено 74 дня, то защита заняла 133 дня. Сам факт оправдания некоторых из них (равно как, к примеру, и отказ принять на веру сталинскую версию катынской трагедии) свидетельствует об объективности судей. Примечательно, что серьезные исследователи подвергают критике за суровость лишь некоторые решения трибунала – так, из 12 смертных приговоров сомнения вызывает лишь один (генералу-генштабисту Альфреду Йодлю, доказательства виновности которого в военных преступлениях были весьма противоречивыми).

Нюрнбергский трибунал создал важный прецедент для международного правосудия уже в наши дни. Его наследниками являются трибуналы по экс-Югославии и Руанде, которые призваны наказать виновных в этнических чистках. В России Руандой мало кто интересуется (скажем только, что судят политиков и военных из тамошнего племени хуту, которые сделали все от них зависящее, чтобы уничтожить соседнее племя тутси). Зато международные судьи подвергаются у нас сильнейшей критике за то, что сажают в тюрьму наших братьев-сербов.

Что можно ответить на это? Во-первых, сажают не за то, что сербы или православные, а за вполне конкретные преступления, которые шестьдесят лет назад «потянули» бы на высшую меру. Во-вторых, для международных судей все равно, кто предстал перед ними – серб, хорват или мусульманин (напомним, что под следствием и судом оказались известные хорватские и мусульманские генералы, а также командиры албанских боевиков). Главное – доказательная база по их делам, качество работы следователей, обвинителей и адвокатов. В-третьих, никакие «высокие» мотивы – такие как борьба с терроризмом, защита христианской Европы от исламской экспансии и др. - не могут быть оправданием совершенным преступлениям, факты которых сейчас не отрицаются и сербскими властями.

Однако для современных российских критиков трибунала по экс-Югославии эти аргументы не являются серьезными - они руководствуются эмоциями (в том числе ущемленным «постимперским» самолюбием), а не уважением к букве закона и юридической процедуре, которое было свойственно нюрнбергским судьям 60 лет назад.

Автор - заместитель генерального директора Центра политических технологий

Оригинал сообщения находится на сайте "Ежедневный журнал"